Парадиз - Страница 4

Ломов ухаживал за Герардовой, Гребнев – за Ломовой, а Герт стал на колени перед Наташей и говорил:

– Вот на вас строгое черное платье, и я схожу с ума от счастья, потому что вы, божественная, позволяете мне стоять на коленях около вас и касаться вашей руки. Вы настоящая женщина, и каждое движение ваше царственно, и глаза ваши прекрасны и безумны. Что за вздор, что женщину можно купить. Женщину купить нельзя. И если бы я мог усыпать золотом всю дорогу от «Парадиза» до твоего дома, божественная Клеопатра, то и тогда бы ты не подарила мне своей любви.

– Вот это правда, – сказала Наташа, – но все-таки ты мне нравишься, кудрявенький.

И она провела своей рукой по волосам Герта.

– Герт влюбился, – хлопала в ладоши Герардова, – Герт влюблен!

Потом она наклонилась к Ломову и шепотом спросила:

– А это не опасно, что мы так вместе: у этой Клеопатры нет сифилиса?

– Тише, тише, – испугался Ломов. – Замолчите, Бога ради.

– Эй, барыня, – сказала Наташа, – выпьем за твое здоровье!

Герардова покраснела и протянула свой стакан, чтобы чокнуться.

– Иди сюда… ко мне на диван, – сказала Наташа, – я тебя поцелую.

Герардова пересела на диван, и они обнялись с Наташей.

Наташе понравилась хрупкая барышня, и она целовала ее в губы долгим поцелуем. И Герардова, по-видимому, не думала уже о том, больна или не больна эта проститутка, и, прижавшись грудью к ее груди, целовалась нежно и сладостно.

Все были пьяны. И Ломов, бледный от вина, что-то серьезно рассказывал Гребневу о Чимабуэ и Дуччи.

Ломова напевала вполголоса из «Садко».

Уже ничто не казалось странным Наташе: она твердо верила, что все вокруг нее так как надо, что она сама прекрасна и кто-то венчал ее когда-то на царство. Кудрявенький – это принц, ее жених, а все другие – ее придворные.

Говорила она повелительно и милостиво, как настоящая царица.

– Пусть еще шампанского принесут, а потом поедем куда-нибудь: здесь душно, не могу я больше.

Ломов стал произносить тост в честь дам, и хотя был пьян, говорил по привычке складно и любезно, но никто уже не мог понять, о чем он говорит. Тогда он снял с ноги Герардовой башмачок и, поставив в него бокал, выпил из него шампанское.

Гребнев распахнул окно, и утренний ясный ветер обвеял ему голову; и он неожиданно для себя протрезвился и сталь злым, каким он всегда бывал, когда в голове не шумело вино.

– Все притворяются, – сказал он сердито, – и вы, Герт, больше всего. Сухой вы и бессердечный человек. Надо еще цикл стихов написать, вот вы и выдумываете себе любовь. Одна из вас говорит и чувствует по-настоящему, это – Клеопатра. Но ведь ей хорошо: она – сумасшедшая.

– Молчите вы, несносный человек, – сказала Ломова с отчаянием в голосе.

Потом все поехали в «Ниццу».

Герт ехал вместе с Наташей, говорил ей, что влюблен в нее, и они целовались всю дорогу.

В «Ницце», в отдельном номере, где за перегородкой был альков и зеркало было изрезано именами пьяных любовников, все окончательно потеряли голову, и даже Гребнев стал рассказывать Герардовой по-французски нескромный анекдот.

Герт стоял на коленях перед Наташей и упрашивал ее раздеться.

– Древняя царица не стыдилась своих рабов, – говорил Герт заплетающимся языком, – а мы твои рабы.

– Я тебя, принц, люблю, – говорила Наташа и смотрела на Герта странными верующими глазами. Я тебя люблю. Раздеться, говоришь. Ну, хорошо. Мне все равно.

IV

С этой ночи не могла Наташа забыть своего кудрявого принца. Все ждала его возвращения. Но он не приезжал к ней.

Это было очень странно, что он не приезжал к ней. Она бродила среди столиков на веранде «Парадиза», искала его, но вокруг все были чужие, равнодушные, пьяные лица, а его не было.

И Дарья Ивановна, и Аглая, и Катюша, и даже усатый хозяин в цилиндре стали замечать, что с Наташей творится что-то неладное. Кто-то сказал:

– Клеопатра сошла с ума.

И все сразу поверили в это, но никто не знал, что надо делать теперь, да и думать об этом никому не хотелось: в «Парадизе» можно быть, и сумасшедшей. Все равно.

Уже все привыкли к ее надменным жестам и гордым глазам, и уже все называли ее то «царицей», то «королевой».

– Пожалуйте за тот столик: вас господин просит, – сказал однажды лакей.

И Наташа уже хотела пройти мимо не отвечая, как вдруг заметила, что за столиком сидит Гребнев: она узнала его.

– Где же мой принц? – спросила она, подходя к Гребневу.

– Ваш принц? – сказал Гребнев. – Но зачем вам принц?

– Он мои ноги целовал, – сказала Наташа и нахмурила брови.

– Постой, постой, – сказал Гребнев, – он сейчас в меланхолии и сидит дома. Поедем к нему.

И они поехали.

Когда Гребнев с Наташей приехали к Герту, он не удивился, увидев их.

– Что с вами, принц? – сказала Наташа, нежно касаясь его руки.

– Благодарю покорно. Я здоров, – сказал Герт, рассеянно улыбаясь.

– Вот вы подарили мне кольцо, – сказала Наташа, – я хочу вам вернуть его.

– Ах, нет, нет. Я ничего вам не дарил.

– Но вы позабыли, принц, – сказала Наташа, чуть не плача. – Вы подарили мне кольцо и сказали, что любите меня.

Герт засмеялся и сказал:

– Да! Ведь ты гордая царица – Клеопатра.

– Принц…

– И красивая.

– Но так нельзя, – сказал Гребнев, – так нельзя.

– Это почему? – в свою очередь, разозлился Герт. – Это что – дружеский совет?

– Дело не в этом, – сказал Гребнев, усмехаясь. – Так нельзя, потому что это плагиат из «Гамлета».

– Ах, все равно. Я не виноват, что судьба бросает меня в объятия шекспировских женщин.

– Но что вы хотите сказать, принц? – пробормотала Наташа, чувствуя, что голова у нее кружится и она сейчас упадет.